Интервью с бывшим танкостроителем
В те или иные времена на «Уралвагонзаводе» работали практически все жители Нижнего Тагила. Кто-то расстался с родным предприятием в связи с уходом на пенсию, но прежде отработав здесь всю вою жизнь (таких большинство), кто-то покинул завод, поскольку нашел в городе другую работу (таких тоже немало), а кого-то просто – напросто уволили. Взяли, как надоевшую собаку, и выкинули на улицу, оформив эту процедуру согласно требованиям законодательства. И таких людей в нашем городе становится с каждым днем все больше и больше… Вполне вероятно, что многим удается в итоге найти работу – или пристроившись в частном секторе, или за прилавком на базаре. Но как же это оскорбительно, когда рабочий, человек труда, вдруг вынужденно становится халдеем, подносящим закуску нижнетагильским хозяевам жизни, или спит за рулем до тех пор пока не хлопнет дверь и на заднее сиденье не плюхнется, рыгая и дыша перегаром, бывший начальник цеха. Того самого, где он сам когда-то стоял у конвейера…
Наша беседа с одним их таких, выброшенных за проходную УВЗ. С бывшим танкостроителем – выученным нашей страной, прошедшим практику на самом сложном машиностроительном оборудовании, годы отдавшим главному конвейеру – с нынешним таксистом.
— Неужели так легко расстаются с квалифицированными рабочими, которые, проработав многие годы, вдруг увольняются. 140-й цех, механосборочный…
— У нас такое начальство.
— Увольнение такого специалиста — большая потеря.
— Для него это не большая потеря.
— А с начальства спроса нет?
— А какой спрос с него?
— Раньше вопрос об увольнении специалиста могли вынести на обсуждение комитета комсомола, парткома, профсоюза…
— Сейчас сокращение идет на заводе.
— Вас уволили?
— Со мной мастер поругался. Я устал, опоздал, задержался. Все! Сразу отправляют на расчет. Пиши заявление. У нас никто никого не держит. Не хотят платить и просто избавляются от работников, чтобы сэкономить деньги и выплатить своим. Предприятие же государственное, контролера нет. Придумывают всякие ходы, чтобы меньше народу было. Сейчас они открыли отдел кадров. У них же многие поуходили, поувольнялись.
— И что это значит?
— Как что? Мартеновский цех. Грязные цеха. Тяжелая работа. И сейчас берут туда и со статьями, и пьяниц. А люди со стажем, специалисты работают в такси. Это нормально? А я сейчас приду, скажу: хочу работать. Мне скажут: давай к мартену. А я туда не хочу, у меня уже другой уровень. Мне нужна работа по моей специальности. Мне нужен механосборочный цех. А у них нет мест на сборке… Там все уже сокращено. Я со школы сразу пошел на УВЗ. В 140-й цех. Сходил в армию и снова на УВЗ, в тот же цех. Там, в 140-м, вся моя жизнь прошла. А мне только 35 лет. Я не один такой. И народ сейчас злой. Элементарно зашел с хорошим мобильным телефоном, где есть камера, и тебя увольняют. Нельзя. Можно только с простым.
— А в 130-й устроиться не пробовали?
— Не старался. Я сейчас просто смотрю издалека, что будет дальше. Просто отдыхаю. Я так устал от 140-го за столько лет. Шибко туда не стремлюсь.
— А в 130-м хорошо зарабатывают?
— Смотря как работаешь… Зарабатывают.
— А работать интересно или об этом говорить смешно?
— Да, интересно. Это есть.
— Серьезно? Есть такой момент? Не просто ради денег.
— Нет, конечно. Это же ответственная работа. Все — квалифицированные слесари, квалифицированные сборщики. Годы учебы и практики. Придешь, не имея никакого разряда, будешь полгода работать на отгрузке. Требуются знания. Это не просто, как работа грузчика — с надрывом. Работа чисто по-человечески интересная. Но со временем она, конечно, тоже может надоесть. Если нет какого-то развития. Как и везде.
— Поди-ка найди людей, которые занимаются механосборочными работами по танкам!
— Да, но за 15–20 тысяч выполнять эти работы… Это смешно!
— Я так понял, что сейчас основные проблемы с вагоносборкой. Долго не было заказов и УВЗ разорялся на содержании бездействующих цехов, оплату тысяч работников. А танки, наоборот, только и приносили предприятию доход. Почему Холманских выступал четко, уверенный, что за ним — рабочие УВЗ? Потому что коллектив в тот момент ощущал зависимость завода от поддержки Путиным индийского контракта.
— Индийский контракт давным-давно закрыли. Я сам индийский контракт закрывал. Пять лет назад.
— А алжирский?
— Это совершенно другое дело. Алжирский контракт — 180 танков. Они насобирают до конца. И все. Они стоят несобранные. Остается ремонт. А ремонт танков — это капля в море. Сначала пришло 90. И потом еще 30–40. Из частей. А раньше мы перебирали по 800 машин в год.
— А почему стало меньше?
— Финансы.
— У армии нет денег оплатить ремонт танков?
— Конечно. Раньше по 800 танков в год перебирали из частей. А сейчас хорошо, если 130–150.
— А новые, «Арматы»?
— Уже четыре года с ними ковыряются. Сырая машина. Из нее даже по-настоящему ни разу не стреляли. В КБ только.
— В рекламном ролике УВЗ показывают стрельбы.
— В КБ УВЗ стреляла. А на полигоне не стреляла.
— А те, которые на Красной площади? Они есть.
— К параду все силы бросают на «Армату». И к следующему также будут. Их специально готовят, чтобы они хоть по Красной площади прошли. Мертвая, сырая машина. Через наш цех много узлов на «Армату» проходило. И все время недоделки. Там, тут. Не идет что-то.
— Но я читал, что «Армата» — это только платформа. А на ней — танки: Т-14, Т-15. А что же такое тогда платформа?
— А Т-90С — шесть катков. А у «Арматы» — семь. Она длиннее и тяжелее.
— Это всё и есть платформа?
— Да. А то, что сверху: кабина, капсула, башня — это уже вещи, которые не имеют отношения к «Армате». Это уже Т-14, Т-15 на базе «Арматы».
В «Армате» командир, водитель-механик и помощник сидят в ряд, как на лавочке.
— Это лучше?
— Это полный п…ц.
— Почему?
— Потому что, когда их подорвет, они никуда не денутся… В Т-90 и Т-72 они сидят хотя бы в башне и могут выбраться. А в «Армате» они сидят в самой платформе. Это опаснее. Все управляется снизу. Защищенность относительно большая, чем когда в башне.
— В Т-34 толщина брони чуть ли не 4,5 сантиметра.
— Там такая защищенность, что можно хоть в карты сидеть играть. Просторнее «Арматы». Нашу мы красили и марафетили перед парадами. Я в нее столько раз залезал… Она хоть сейчас в бой! Но там, конечно, и боеприпасы хранились. Они же вручную заряжали.
— Унылая картина. Разрушение производства влечет за собой деградацию людей. Отсутствие работы — самая большая пытка. Сварщик шестого разряда — это ведь 17–18 лет практики… И этот человек сейчас никому не нужен.
— Сейчас слесарям-сборщикам шестого разряда не дают. Только пятый. У меня пятый…
Сейчас народ забит и всего боится. Если кто-то что-то скажет, то уже на следующий день будет стоять за забором. Может, они между собой чего-то обсуждают, говорят, а так, чтобы в лицо или по столу кулаком — таких нет. Это мы, не работающие сейчас на УВЗ, можем что угодно говорить. А если работяга придет и скажет начальству, что думает, будет сразу же уволен.
— Даже такой, как вы, с опытом и стажем?
— Никто не стал бы изучать мою трудовую биографию и былые заслуги. Раньше — другое дело. А сейчас — наплевать.
— Казалось бы, в оборонных цехах работают сверхценные и сверхквалифицированные, нужные люди.
— Те же люди. Квалифицированные люди там в разных цехах и на разных условиях работают. Но ты скажи, что завтра ему в другом цехе будут платить тысяч пятьдесят-шестьдесят. И он уже утром будет стоять в твоем цехе. Никакого пафоса у этой работы с танками нет. Людям надо детей кормить и одевать. С радостью уйдет с этого завода, с которым его, может быть, вся династия связывает. Уйдет точно. Я отвечаю! Беда в том, что деваться некуда. Некуда идти. Людям не платят месяцами. Так что пока печальный расклад. Хорошо, если с вагонами действительно дело дальше пойдет нормально.
— Мне говорили, что в «Армате» находили щели. Заделывают шпатлевкой.
— Бывали. На Т-90. Если находят, не заделывают, а отправляют. А если нет, то уходит заказчику… Это проблема литья. На всяком производстве есть брак. И при сборке обнаруживают трещины. Все это фиксируется.
— В день производят 20 танков?
— Не может быть.
— Много?
— Конечно.
— Во время войны сколько делали Т-34 в день…
— То во время войны. Там все было подчинено единой цели. Быстрее, быстрее… А сейчас то деталей нет, то запчастей нет, то узлов. То покупнины нет. Завод же не полностью производит все необходимое.
— Челябинский тракторный что-то поставляет?
— Моторы, прицелы, оптику, пулеметы, фары, навесное… Покупается в других городах, на других заводах. Там же до фига всего в этом танке. Заключается контракт с другим заводом. И идет поставка. А сейчас или поставщик сдох после 2014 года, или денег у нас не хватает. Кризис. Вот и стоят алжирские танки.
В танке Т-90С, в первых модификациях, была очень плохая система управления огнем. С ситуацией до сравнительно недавнего времени справлялись, покупая комплектующие у Франции.
— Ну хотя бы 10 танков-то в день производят?…
— Нет. Представьте. Алжир заказал 50 танков. Но если даже, как вы говорите, десять в день. Это, значит, за месяц… Уже третий год собирают контракт, а все никак собрать не могут.
— Теперь понятно, что значит «из-за покупнины не могут отдать танки». Покупают у сторонних организаций. Нужна комплектация, но все время не хватает или денег, или самой комплектации… Пулеметы, патроны. Поставщики подводят.
— А этих поставщиков тоже могут подводить их поставщики. Сейчас, во время кризиса, многие цепочки порвались. Деньги…
— Не отгружают… Значит, можно опять попасть под штрафные санкции. Против завода.
— Если бы собирали по десять в день, как хорошо. Закрыли бы контракт и жили припеваючи. Но такие контракты заключают на три года, на пять лет. А всего — на 200 машин. Делают по три года, испытывают на полигоне, стреляют. Сколько при этом тратится топлива, масла, солярки, бензина, всего… Это все деньги. А по сколько раз их катают на полигон? Фиг знает…
— Каждый танк.
— Конечно. Раз по пятнадцать-двадцать выкатывают. Тут лампа загорелась, тут масло побежало. Это все регистрируется, бракуется, сразу переделывается. И по новой на полигон.
— Ужас.
— Из-за каждого брака машина по новой едет на полигон.
— Во время войны, конечно, так не контролировали. Там все проверялось в бою.
— Военные сами полностью проверяют и принимают. Сами ездят.
— И алжирцы?
— Наши военные. С контрольными мастерами. А потом сдают уже алжирцам. Алжирцы приезжают и тоже смотрят. Подошел срок поставки машин. Приезжают алжирцы. Смотрят, как собрана, как заводится, как стреляет. Все серьезно. Стоят, допустим, в ряд 50 или 20 машин. И они имеют право подойти к любой и сказать: давайте ее на полигон смотреть.
Покупнина — это так говорят на заводе. По-грамотному — покупное изделие.
Четыре-пять лет все было хорошо. А сейчас остаются только надежды. Очень тяжело. А чего тяжелого. Чай не на Донбассе. Войны нет. Мирное время… Мирное небо… Работай и работай…
— А не создаются фабзавкомы?
— Нет. Есть профком один. И все.
— А если все из него выйдут?
— Не пробовали.
— Вы местный?
— Родился здесь и всю жизнь прожил на Вагонке.
Источник
Gur Khan: господин Президент, вы свой Указ
Комментариев нет:
Отправить комментарий